Новосибирск и Новосибирская область: свежие новости, объективный анализ, актуальные комментарии

Олег ШЕЛУДЯКОВ о судьбе художника-передвижника, жизни в тотальной неопределённости и о том, почему на его картинах не увидишь родного Новосибирска.

В его картинах плывут по небу оранжевые коты и синие зайцы, рыжекудрые девушки с иконописными лицами ждут чуда, а пряничные крыши «старой» Европы тают в солнечной лазури. Серьёзные критики пытаются усмотреть в его творчестве влияние Модильяни, Шагала, Шурица, а искушённая публика заворожённо смотрит в открытые окна другого мира — персональные выставки Олега Шелудякова собирают огромное число поклонников во всём мире. Новосибирску повезло: художник Олег Шелудяков родился и вырос в нашем городе и, несмотря на то что давно живёт во Франции, по-прежнему иногда выставляется и в новосибирских галереях. С 16 августа до 10 сентября в Городском центре изобразительных искусств на ул. Свердлова, 13 работает его выставка «Эффект жёлтой бабочки».

— «Эффект жёлтой бабочки» поселился в четырёх залах Центра искусств. Как долго шла работа над этим циклом?

— В эту экспозицию вошли картины французского цикла, написанные в 2012—2013 году, они уже выставлялись в европейских галереях, но мои земляки их ещё не видели. И тем интереснее, тем важнее для меня реакция новосибирцев: у картин, написанных «там», особая энергетика, свой цвет, своя фактура. Я, когда сюда их вёз, размышлял: как оценит Новосибирск этот цикл, найдёт ли он отклик у публики? А надо сказать, что очень проблематично везти из-за границы 80 картин. Все работы в подрамниках, я их снимаю, сворачиваю в рулон, везу, здесь натягиваю на новые подрамники. Хлопотное дело, но такова судьба художника-передвижника. И я не ропщу: Новосибирск мой родной город, сюда я регулярно приезжаю, привожу картины, с большим удовольствием выставляюсь в двух, уже родных, выставочных залах — на Свердлова и в Доме учёных. Но не могу не высказаться: для мегаполиса в Новосибирске очень мало подобных площадок — по сути, художнику и негде выставиться.

— Ваши картины живут в частных коллекциях во всём мире. Не жалко расставаться со своим творчеством, в которое вложено сердце и душа?

— Я занимаюсь творчеством профессионально, и это мой единственный источник существования: у меня семья, ребёнок — всех надо кормить, поэтому если я буду плакать над каждой картиной, то у меня не хватит сил и нервов. (Смеётся) Но, самое главное, миссия художника — распространять своё творчество по миру, поэтому мои картины живут во многих странах, и это непередаваемое чувство — знать, что часть тебя есть на всех континентах. Мне часто пишут, присылают фотографии: как та или иная картина «чувствует» себя на новом месте, мне это интересно — ведь картина, уйдя из мастерской, начинает жить своей жизнью. Я радуюсь этому, и вовсе не из-за денег, а от того, что у меня есть профессиональное счастье реализации: когда ты делаешь то, что людям нравится, всегда получаешь отдачу. В молодости — да, было это ощущение потери: как, ты столько работал, а теперь картина уйдёт в чужие руки?! Но потом я себе всё быстро объяснил: это как музыкант играл бы на скрипке в четырёх своих стенах, боясь, что его кто-нибудь услышит. Творческий человек должен себя реализовывать, иначе и смысла нет.

— Мне кажется, что заниматься исключительно «чистой живописью» в наше время очень сложно…

— В любом мире художнику сложно существовать — и сейчас, и раньше, и здесь, и за границей. Быть профессиональным художником — занятие очень специфическое, оно требует определённого склада личности, потому что это жизнь в тотальной неопределённости. Даже когда бывают периоды успеха, ты никогда не знаешь, когда начнётся спад и сколько он продлится. Бывает, что ты работаешь над циклом, вкладываешься, думаешь — ну сейчас выстрелит, а публика неожиданно реагирует вяло, без интереса. И наоборот: написал несколько картин, выставил «случайно», и вдруг начинается ажиотаж, сумасшедшая волна интереса. И главное: ты не можешь всеми этими процессами управлять. Но, тем не менее, я занимаюсь живописью больше двадцати лет и ничем другим больше. И, да, это счастье профессионала.

— Чтобы быть свободным художником, нужна железная самодисциплина?

— Абсолютно верно — без неё всё расползётся и потеряется ощущение профессии. Нужно самим себе быть и работодателем, и начальником, и подчинённым. Я не скажу, что постоянно подгоняю себя, — это бывает только в процессе подготовки к выставке, — я люблю свою профессию, поэтому встаю утром и пишу. Ну а что ещё делать, раз проснулся? Да, дисциплина необходима.

— Вы не жалеете, что уехали из Новосибирска?

— Я считаю, что художник не может жить долго на одном месте — он должен много путешествовать, впитывать новые впечатления. И если бы я остался в Новосибирске, то не смог бы заниматься только живописью, пришлось бы уйти в смежные профессии — в рекламу, дизайн, преподавание. Дело в том, что в России художественный рынок существует только в Москве и, может быть, в Санкт-Петербурге: рынок, как система галеристов, различных союзов, вернисажей. В Новосибирске «чистой живописью» могут заниматься лишь единицы, и их имена всем известны. И это ненормальная ситуация. Художник, как и всякий другой профессионал, должен иметь право жить своей профессией. И мне кажется, что государство должно поддерживать своих художников — помогать им в устройстве выставок, покупать коллекции для музеев, выделять мастерские, организовывать фонды поддержки, устраивать госзаказы.

— Оранжевые коты, синие зайцы… Как приходят к вам образы этих сюрреалистичных и отнюдь не «мимишных» зверушек?

— У меня есть несколько главных линий в творчестве, и одна из них — это животные. Помню, как в девяностых годах ко мне приплыли рыбы — это же такой очень символический объект. И я писал рыб, и была целая рыбная выставка. А потом начали приходить другие образы, и я задумался: откуда у меня такая тяга к животным? И начал размышлять на тему детских мультфильмов, где вполне человеческие ситуации и истории разыгрываются животными — почему? И я понял, что животные у нас ассоциируются с конкретными человеческими чертами, и ребёнку проще воспринимать этот фиксированный образ: лиса — хитрая, заяц — трусливый, волк — злой. Поэтому в своих работах я обыгрываю эти стереотипы, мой заяц, к примеру, не от волка убегает, а по Парижу скачет или в небе летит. И у человека, который смотрит на него, возникает небольшой когнитивный щелчок: как так, заяц летит? Это очень добрая эмоция неожиданности, легкая встряска восприятия. У меня из животных присутствуют — зайцы, коты, рыбы, собаки. Пытался ввести в творческое поле других животных, но они не хотят приходить: медведь не идёт, жираф, лев…. Я могу, конечно, нарисовать мультяшного медведя или жирафа, но это не осознанный образ, не рождённый внутри, а без этого нет желания творить.

— Даже неискушённый глаз подметил бы на выставке вашу особенность — в творчестве вы не однородны. Постоянные эксперименты с образами и фактурой. Это поиск себя или ваша фишка?

— Это началось с самого начала, ещё с девяностых: я делаю серию, а потом она себя исчерпывает, и я начинаю экспериментировать: с цветом, образами, фактурой. И для рынка, для конъюнктуры — это не очень хорошо. Дело в том, что сейчас главное — бренды. И чтобы художник стал брендом, нужно, чтобы за пять километров его было видно: вот этот, к примеру, рисует зелёные треугольнички. Он нарисовал пятьдесят зелёных треугольничков и стал узнаваемым, а узнаваемость сегодня — самый важный критерий для успеха и реализации. И она не подразумевает разнообразия форм и образов: нужны пять постоянных образов, определённая цветовая гамма — и всё. Ты попадаешь в колею. А мне в колее очень дискомфортно. Я когда начинаю работать над новым циклом, мне интересно, я оттачиваю детали, что-то придумываю, рисую подряд десять картин, а потом всё — тема раскрыта, и мне всё уже ясно. Не могу стоять долго на месте, не могу писать картину более пяти дней — начинаю скучать и заставлять себя. Я несколько холеричный художник, ну что ж, это нужно просто принять.

— Творческие люди в большинстве своём очень ранимы и склонны к «цеховой зависти». Вам не приходилось встречаться с таким явлением, когда вам завидовали: мол, молодой, успешный, плодовитый?

— В среде художников практически отсутствует зависть, нет у нас такой «цеховой особенности». Мы помогаем друг другу — делимся контактами галеристов, рекомендуем друг друга, обмениваемся информацией. Может быть, это происходит от того, что все художники немножко затворники:  мы работаем в одиночестве в мастерских, и, если начать ещё при этом завидовать и козни чинить, вообще можно одному остаться. К тому же в нашей среде практически нет конкуренции, мы все работаем в разных жанрах, у каждого свой стиль, своя особенность, свой, в конце концов, покупатель. Поэтому у нас очень здоровые, чистые отношения — чего, наверное, нельзя сказать о других творческих сферах. Попал как-то на светский раут: был приём, собрались прекрасные оперные певцы со всей Европы, каждый из них замечательный человек, настоящий талант. Но когда я услышал, как они обсуждают друг друга, честно говоря, был очень изумлён… И для них — это норма отношений, ничего не выходит за рамки приличий. У художников всё по-другому.

— У вас прекрасные циклы, посвящённые европейским городам. Почему вы не пишете Новосибирск?

— Я города пишу, когда расстаюсь с ними. Жил одно время в Берлине и писать его не было никакого желания. Как только уехал, Берлин сразу ко мне постучался: давай поработаем! Конечно, поработаем. А вот с Новосибирском совсем другая история получается: я хоть и уехал отсюда очень давно, всё равно считаю его своим родным городом. Поэтому, наверное, и не пишу его — потому что не расстаюсь.

Наталия ДМИТРИЕВА/Фото Валерия ПАНОВА